ГЛАВНАЯ      АВТОРЫ

ПОИСК      МЕНЮ

1«   ‹10›   ‹11›   ‹12›   »16

Филиппов Андрей Николаевич

Пути-дороги забайкальского казака (Глава одиннадцатая — Война)

Своего полка там уже не застал, он ушел на фронт, а в Даурии формировался 2-ой Аргунский запасной полк. Командир полка не зачислил в свой полк, потому что мне надо было проходить действительную службу, а его полк был запасным. Он отправил в Читу, в штаб Забайкальских войск.

В Чите я подал свои документы адъютанту, он меня спросил:

— Где же ты раньше был?

— На заработках на Амурской железной дороге.

— Ну ладно, доложу генералу.

Выходит генерал, а я стою, как простой мужик, ноги врозь, не сделал стойки смирно и руки по швам. Генерал посмотрел на меня и сказал:

— Ты что, как баба, стоишь?

Я растерялся, не знал, как приветствовать генерала, ординарцы позади меня посмеивались. Генерал заорал:

— Ты где был? Почему не титулуешь меня? Ты обучался где-нибудь?

— Нет, ничему я не обучен.

Генерал повернулся и ушел, но потом вышел адъютант и выдал мне распоряжение:

— Тебе приказ явиться к командиру артиллерийского взвода. Там зачислят на довольствие.

Я вышел из штаба, сел на воронка, поехал в указанном направлении. В первый раз в жизни я был в большом городе, ехал и дивился на все. Добрался до казармы, а там собирали всех отстающих разных полков. Набралось нас человек триста. Занятий с нами никаких не проводили. Пробыл я в этой казарме три дня. Вечером только улеглись спать, как подняли тревогу:

— Вставать! Седлать лошадей!

Мы заседлали, и нас отправили на станцию 1-ую Читу, подали вагоны, мы погрузились по 30 человек в вагон и отправились на фронт, на Запад, где уже шли бои.

Ехали 14 суток и прибыли под Варшаву, потом перегнали в крепость Иван-город, который находился в 60-ти верстах от Варшавы. Там мы разгрузились. Здесь за неделю до нашего приезда были бои, немцы наступали, но тут подошли наши сибирские полки, сломили наступление немцев, погнали их обратно. Комендант крепости распорядился, чтобы мы выступили и догнали свой полк, но винтовок у нас не было, только шашки, поэтому наш сотник не согласился с приказом коменданта и потребовал оружие. Эта канитель протянулась двое суток, в конце концов нам выдали винтовки и патроны, и мы выступили в поход догонять свою бригаду, что удалось нам только на пятый день.

С раннего утра услышали канонаду, а к обеду — винтовочную и пулеметную стрельбу. Мне стало страшно, подумал, что все, наступил конец моей жизни, ведь я не знал, как заряжать винтовку и стрелять, и шашкой не умел владеть, сожалел, что не убежал со станции в тайгу. Старался утешить себя тем, что отца и матери у меня нет, так что оплакивать меня будет некому, а у сестры своя семья.

Тут нас встретил офицер из штаба дивизии, которого выслали нам навстречу. Это оказался мой земляк, сосед, мы вместе росли, он был на 2 года моложе меня, Егор Карпович Золотухин. Мы обнялись, расцеловались, не слезая с коней. Он рассказал мне, что уже 2 месяца в боях, так что уже обстрелян и попривык. В первых боях его ранило в левую руку, повыше локтя, но кость не задело. С месяц он пробыл в лазарете, обратно его взяли уже ординарцем в штаб и наградили Георгиевским крестом 4-ой степени. Он нас всех ободрил и рассказал про повадки немцев и австрийцев:

— Австрийцы — большие трусы. Как только наши идут в атаку, так они сразу сдаются. Немцы — более энергичней и настойчивее, в плен сдаются только в безвыходной ситуации. Против нас сейчас только австрийцы, и мы их одной кавалерией, без пехоты, гоним безостановочно.

— Но это ведь очень плохо, что нет пехоты,— сказал кто-то,— узнают, так попрут нас обратно.

— Нет, этого не получится,— возразил Егор.

С этими разговорами мы доехали до места. Золотухин привел нас к штабу, построил в две шеренги, сказал, что сейчас выйдет генерал и научил, как надо его приветствовать. Вскоре к нам вышел генерал со своей свитой, поздоровался и двинул речь:

— Забайкальские казаки уже показали свою способность бить немцев. Имели похвалы от командования. Я надеюсь, что вы тоже не посрамите чести своих соотечественников, покажете геройство и оправдаете славу русского оружия, будете храбро драться за царя и Отечество.

Мы дружно ответили:

— Рады стараться, ваше превосходительство!

Нас разбили по полкам и сотням. Я попал во 2-ой взвод второй сотни своего Первого Аргунского полка. Моих земляков здесь не оказалось, народ подобрался недружелюбный, на меня смотрели, как на зверя какого-то. Я долго не мог заснуть, задремал под утро, а часов в 5 уже побудка, кормиться самим и кормить лошадей. У меня был только хлеб, а у других было мясо, но меня никто не угостил. Только поели, как прозвучала команда:

— Выводи, стройся!

Мне взводный дал пику. Но у меня не было никаких военных знаний, не умел даже винтовку в руках держать, не то что заряжать, не понимал, как выполнять команды. Когда построились в три шеренги, то раздалась команда:

— Садись!

По этой команде первый и третий выводят лошадей и садятся, а второй садится на месте, я был третьим, и мне надо было вывести коня и садится, а я остался на месте. Все сели, а я не могу на коня забраться, пика мне мешала. Вахмистр тогда подскочил и выхватил у меня пику. После всех кое-как сел. Потом команда:

— Справа по три за мной! Готовсь!

А я ничего не знаю, что надо делать, и командир взвода вывел меня в пеший строй. Пошли наступать цепью на деревушку, которая была в двух километрах от нас. Вскоре начали визжать пули, а мы перебежками двигались. Немцы открыли сильный ружейный и пулеметный огонь. Наша батарея дала дружный залп. Потом команда:

— В атаку!

Все закричали:

— Ура! — и побежали вперед. Некоторые немцы сразу сдались в плен, но другие стали отступать, а мы за ними. Мне было очень жутко, даже в мороз бросило, началась какая-та тряска. Думал, что убьют меня и буду тут лежать в Польше, вдали от своей родины. Мы шли перебежками, вокруг шум, трескотня, крики раненых, разрывы снарядов. Упадешь, лежишь, а взводный орет:

— Вперед!

Тут сбоку выскочила наша кавалерия и тоже кинулась в атаку. Австрийцы попрятались в домах. Мы их стали выгонять и забирать в плен. Набрали человек 50. Когда вышли из деревни нам дали команду окопаться и залечь в цепь. Лопаты у нас были с коротким черенком. Здесь я вперед всех закопался, вырыл продолговатую яму с полметра глубиною. Землю вперед скидал. Лег в окопчик, достал из кармана кусочек хлеба и начал его жевать. По нас еще постреляли из орудий небольшого калибра, но мы уже были в безопасности. Я, когда жевал хлеб, то еще углубился в своей яме. Обстреливали нас до самого вечера, ранило 4-х человек. Потом сменили донские казаки, а нас расставили по заставам повзводно на сторожевые посты. Поставили на хуторе, в конце сада, взводный приказал наблюдать и пошел в дом, а мой товарищ полез на дерево за яблоками, но мне велел смотреть, не покажутся ли немцы. В стороне было озеро, и я увидел, что по нему как будто гуси плывут, стал считать, насчитал больше 20 и говорю товарищу:

— Смотри, сколько там гусей или уток по озеру плывет.

Он посмотрел и закричал:

— Дурак, олух ты такой, это австрийцы обходят нас.

Побежал докладывать вахмистру. Тот доложил командиру полка, и вскоре была дана команда двигаться вперед. Мы открыли огонь по этой цепи австрийцев. В первом бою я не стрелял, а теперь пришлось. Винтовка моя была заряжена пятью патронами, я их расстрелял, стал заряжать по новой, а патроны скомкались в кучу, ни туда и ни сюда. Тогда я вынул обойму и давай туда по одному патрону набивать. Выстрелю одним патроном, потом опять забью патрон и снова стреляю. В общем, некому было надо мной хохотать. По цепи прозвучала команда отходить, а я в запале не услышал, расстреливал свои патроны. Когда они кончились, и я оглянулся, то рядом никого не увидел из наших.

Бросился бежать, забежал в ограду, а оттуда последний казак выезжает. До боя я своего коня привязал к его, поэтому мой конь побежал за ним, а я ухватился левой рукой за стремя и давай делать гигантские прыжки, правой рукой держу винтовку и кричу:

— Стой, стой!

Стрельба усилилась, но противник прицел взял высоко, и это оказалось нам на руку, а то бы они нас срезали, так как место было чистое, спрятаться негде. Мы вырвались без потерь, только двоих ранило. Товарищ услышал мой голос, остановился, отвязал моего коня, и я забрался на него, пику только свою потерял. Думал, что мне за нее попадет, но оказалось, что почти половина взвода их растеряли. Нас, конечно, поругали, но выдали другие.

Отошли мы с километр, нас встретило подкрепление: пятая и четвертая сотни. Мы спешились и окопались, стали стрелять в австрийцев, а они в нас. Постреляли где-то с полчаса, а потом все затихло. Лежали до утра, когда стало светать, то пришел приказ сняться и отойти. Мы отошли к другой деревне, где собрался весь наш полк, и стали ожидать противника.

Вот так получилось мое первое боевое крещение. Пришлось учиться владеть оружием в самом бою, на бегу.

Прождали мы до ночи, привезли походную кухню, покормили нас супом, выдали хлеба на весь следующий день. К нашему взводному подошел урядник Тимашев, и я услышал их разговор. Тимашев спросил:

— Ну как твое новое пополнение? У меня прибыли двое новеньких, и оба сегодня выбыли.

— Убили что ли?

— Нет, ранили, одного в руку, другого — в ногу.

— А мои еще живы, но, наверно, до ночи. Ночью на нас опять попрут. Они узнали, что у нас одна кавалерия без пехоты и артиллерии. Так что придется теперь тикать.

Мне запомнился этот разговор, потому как в действительности всё так и получилось. Не успели мы получить хлеб, как разведка донесла, что противник группирует свою пехоту в количестве четырех батальонов, а у нас только три сотни, пулеметов нет. Начался артиллерийский обстрел, пошла в наступление пехота, нам в лоб стали кидать осветительные ракеты. Мы услышали с левого фланга крики «Ура!», подумали, что это наши, а это оказались немцы. Они стали нас захватывать в полукольцо.

Мы бросились отступать, впереди оказалась широкая канава, казаки на лошадях стали перепрыгивать через нее, а мой конь не смог перемахнуть, и я с ним ухнул в грязь, а тут остальные машут через меня. Когда все проскакали, то я вылез из канавы и пошел пешком, воронок остался бултыхаться в грязи. Тут я услышал, что справа бежит пехота, а команды подаются на непонятном мне языке. Я понял, что это немцы. Прижал к себе поплотнее шашку, чтобы не бренчала, а сам стал влево забирать, думаю, как узнают, что не свой, так и приколют меня. Потом услышал, что немцы отдаляются вправо, а я взял еще левее. На мое счастье попалась дорога, и я побежал по ней во всю мочь. Услышал сзади топот лошадиный, испугался, что это немецкая кавалерия сейчас сомнет, спрыгнул с дороги в канаву, гляжу, а это конь без всадника. Окликнул его, он остановился. Я обрадовался: конь оказался моим, весь в грязи. Выкарабкался он из того оврага и поскакал за мной. Очистил я его немного от грязи, забрался на воронка и припустил по дороге.

Скоро показалась деревня, в ней оказался весь наш полк. Вахмистр увидел меня и удивленно спросил:

— Ты где был?

Я вкратце рассказал о том, что случилось со мной, и предупредил, что немцы справа обходят деревню. Вахмистр побежал, доложил в штаб, и полк начал отходить.

Когда мы стали выезжать из деревни, то немцы встретили нас пулеметным и ружейным огнем. На наше счастье, прицелы на пулеметах были поставлены высоко, и пули летели выше наших голов, иначе скосили бы нас, как траву, но от этой стрельбы все-таки был урон, правда, не очень большой. Мы бросились влево, не дожидаясь команды, и рассыпались по полю, отбежали где-то с километр, а там оказался лес. Горнисты заиграли сбор. Вахмистры подали команды собираться в свои сотни. Солдаты начали рыть индивидуальные окопы. Вскоре рассвело, взошло солнце, и немцы повели орудийный огонь по нашей опушке, а пехота пошла цепями наступать. Вышло 4 цепи, и перебежками стали двигаться в нашу сторону. Немецкие батареи усилили огонь по нам, а наши батареи молчали. Мы занервничали в своих окопчиках, но потом дали команду:

— Прицел — 800, огонь!

Мы открыли огонь, с полчаса постреляли, потом новая команда:

— Перебежками отходить!

Мы отошли, сели на коней, подъехали к лесу без потерь. Потом попалась деревушка, и нас опять спешили и заставили окапываться, через полчаса немецкие батареи открыли по нам огонь шрапнелью, сразу появились убитые и раненые. Санитары не успевали подбирать, а наши батареи молчали.

Немцы совсем обнаглели, выкатили свои орудия и стали глушить нас прямой наводкой. Только после этого наша батарея откликнулась. Сразу взяла точный прицел, и заставила замолчать немецкую батарею. Но тут появилась вражеская пехота, застрочили пулеметы, немцы открыли огонь из дальнобойных орудий большого калибра. Как разорвется снаряд, так вся земля трясется.

Мы начали отступать по команде перебежками, а потом народ куда-то весь исчез, нас осталось со взводным 5 человек. Как услышим взрыв тяжелого снаряда, так упадем, а когда снаряд разорвется, то вскакиваем и бежим. Вдруг взводный застонал, его ранило осколком в плечо, и он упал. Мы тоже упали, потом поднялись бежать, а взводный просит:

— Не бросайте меня!

Я и казак Бронников вернулись, подхватили его под руки и понесли. Взводный потерял уже сознание. Тут к нам подскакали конные санитары и увезли взводного. А мы услышали, что горнисты играют сбор и недалеко увидели небольшой лесок, стали к нему пробираться. Огонь батарей стих, только справа шла пулеметная трескотня, но и она потом затихла.

Когда мы приблизились к лесу, то увидели наших коноводов и вахмистра. Он махнул рукой, и нам быстро подали коней. Мы сели верхом и начали отходить. Я только тут разглядел, что чуть ли половины седоков нет на лошадях. Значит, остались на поле боя, а некоторых раненых подобрали санитары и увезли в тыл. Когда отъехали немного, то стали считать, кто, где и как погиб. Бронников доложил вахмистру, что он вывел раненого взводного и сдал санитарам. О его поступке доложили командиру сотни, и Бронникова представили к награде. Получил он Георгиевский крест 4-ой степени, а мне не дали ничего, даже не упомянули нигде. Бронников всю заслугу приписал себе.

Мы отходили 5 дней, больших боев не принимали, потому как выяснилось, что у наших батарей нет снарядов, и их негде было взять. Патронов, как винтовочных, так и пулеметных, давали ограниченно.

На пятый день мы отошли за речку, которая хоть и была неширокой, но глубокой. Тут нас встретила пехота. Казаков отвели на отдых, потому как стали гонять на передовую, в окопы на трое суток, а потом даже по неделе были на передовой, а неделю во второй линии.

В Польше снега мало. Если ночью выпадет небольшой, то днем уже растает, и моросит мелкий дождик. Окопы были глубокие. Блиндажи с накатом из бревен, засыпаны толстым слоем земли, так что разбить их могли только мортиры 12-ти дюймовые. Снаряды этих мортир все разворачивали, но из них стреляли только тогда, когда намечался большой прорыв. Иногда и по нам стреляли из этих мортир.

25 Декабря, на Рождество Христово, утром по нашим окопам открыли усиленный огонь. Били из орудий разного калибра, в том числе и из 12-ти дюймовых мортир. Один снаряд упал в 4-х метрах от нашего окопа. Нас засыпало землей. Двоих отрыли уже мертвыми, а нас шестерых откопали живыми, но сильно контуженными. Отправили нас в обоз второго разряда, пролежали там месяц, а потом четверых, в том числе и меня, вернули обратно в строй, а двоих отправили в эвакуацию, они больше не вернулись. Позже, уже в Гражданскую войну, рассказывали, что один из них не выжил, умер, а другой стал умалишенным, его так дергало всего, что было страшно смотреть.

В полк мы вернулись в феврале 1915 года. И в том месте, где стоял наш полк, вскоре разгорелся снова бой. Было это на реке Стоход. Река делала излучину, и в дуге находился фольварк, небольшое помещичье имение, огороженное каменной стеной толщиной 1,5 м и высотой 2,5 м. В этом имении находились наши.

И вот 15 февраля, с 2-х часов ночи немцы открыли артиллерийский огонь с ожесточенной силой. Часа 2 они стреляли, а потом все стихло. Когда стало рассветать, то мы увидели, что по ту сторону реки Стоход немцы пошли цепями на поместье. От нашего расположения до них было всего 1,5 тысячи сажень, или 3 тыс. м. Пулеметные пули до немцев не доставали, но из пушек можно было бы стрелять по ним. Приказа не было, и пушки молчали. А там, за холмом, разгорелся бой. Немцы сумели занять имение, укрепились в нем. Наша пехота поднялась было в атаку, но опять без артподготовки, а немцы били по нашим из пулеметов и батарей. Какой-то сумасшедший генерал отдал приказ взять во что бы то ни стало имение. Вот пехота и поднялась, но только зря губили людей.

Перед вечером последовал новый приказ по нашему казачьему полку: Выделить по 4 человека от каждого взвода и отправить в штаб полка. В число этих казаков попал и я. Когда мы приехали в штаб, то нас собралось 200 человек. Сформировали 2 сотни, подошли еще солдаты из других полков. Так вот организовали сводный полк для прорыва. Всю эту ночь мы нисколько не отдыхали, а утром, на рассвете, пошли в прорыв. Выдали нам к винтовкам штыки, мы их привернули и пошли в атаку, в наступление. И вот тут взял меня ужас: впереди немцы скосили столько нашей пехоты, что из трупов выложили брустверы, за которыми они прятались, так как место у реки было чистое. Ну, думаю, эти уже отвоевались, какая же будет моя участь?

Вдруг наше командование отдает приказ: окапываться на месте, а сами давай ходатайствовать перед высшим командованием, чтобы сначала сделали хорошую артиллерийскую подготовку, а тогда идти на штурм. Мы окопались и просидели в окопах целый день и всю ночь до 4-х утра. И вот в 4 часа утра наши батареи открыли огонь. Но вели его всего один час, и мы сразу пошли в атаку. Пройти нам надо было 1,5 км, впереди весь путь был усеян трупами. Мы ползли между ними, а немцы поливали нас как ружейным, так и пулеметным огнем. Вдруг мы почувствовали, что их стрельба стала ослабевать, становилась все меньше и меньше, и когда мы подползли на 100 м до стены, то огонь от немцев совсем ослаб. Видно, наши батареи хорошо поработали и подавили немецкие. Как только наша артиллерия перенесла огонь в тыл немцев, то мы сразу же поднялись и пошли в атаку. Подбежали к стенам и начали кидать гранаты, прорываться в места, которые были разворочены снарядами. И вот мы прорвались внутрь поместья, защитников там оказалось совсем мало, большинство уже были убиты или ранены. Со всего немецкого гарнизона взяли в плен человек 200, а убитых и раненых было около 4-х тысяч. Трупы закапывали целый день. Вечером нас подменила пехота, а мы отошли к своим коноводам. Пехота продолжила похоронное дело. С нашей сотни из 20 человек невредимыми вернулось только 8. Пятерых убило, а семерых ранило, примерно то же было и в остальных сотнях.

Весь март и апрель 1915 года мы простояли на Стоходе без особого изменения. Сильных боев не было, только иногда артиллерийская перестрелка, и все. В мае прошел слух, что немцы начали вести наступление, и уже где-то сделали прорыв, но нам наше начальство ничего не сообщало. 5 мая вечером поступил приказ: снять пулеметы. Пулеметчики забрали коробки с лентами и ушли.

Сняли 1 и 3 взвод, потом четвертый, увели неизвестно куда. Наш 2 взвод оставили. Появился взводный офицер, прапорщик Белокрылов, и сообщил, что и мы в 3 часа утра уйдем. Объявил, что справа от нас немцы сделали большой прорыв, и русские оказались в мешке. Поэтому есть приказ по армии оставить позиции и отходить с боями, на каждом километре задерживать врага, обстреливать и отходить. Без приказа не стрелять, беречь патроны.

Началось отступление. В 3 часа утра мы незаметно снялись, оставили окопы и ушли, а спустя час немцы открыли по нашим окопам ураганный артиллерийский огонь, который им ничего не дал, так как мы ушли заблаговременно, потерь у нас не было. Немцы взяли прицел на наши окопы с помощью аэростатов, которые летали над нашими окопами и засекли их.

Когда мы пришли к коноводам и сели на лошадей, то началась канонада. Длилась она часа полтора. Мы отъехали 5 км и присоединились к своей сотне. Весь наш полк был тут. Мы спешились и окопались. Немцы подошли после обеда, рассыпались в цепь и пошли на нас. Можно было сразу по ним открыть огонь, но приказа не было, мы ждали артподготовку. Только когда немцы подошли на 100 м, мы открыли ответный огонь, постреляли залпами минут 15 и вдруг слышим команду: пулеметчикам сняться и убрать пулеметы, перебежками по звеньям всем отходить. Немцы уже подтянули свои батареи и начали снова палить из пушек по нашим частям. Мы отошли на 3 км и снова стали окапываться. Солнце уже закатилось, начало темнеть. Подошла наша пехота и сменила нас. Казаки ушли в деревню, где стояли кухня и обоз. Мы получили овса и сена для коней, поужинали сами, легли спать. В 3 часа протрубили подъем, только успели покормить лошадей, как вновь команда: «Выводи, стройся! Шагом марш!»

Снова нас погнали на передовую, где мы сменили пехоту и стали опять ожидать немцев, когда они начнут наступать. С восходом солнца кое-где показались их дозорные, немного погодя пошла немецкая пехота, начала бить их батарея. Наши же молчат, нечем стрелять, нет снарядов. Мы сидим в окопчиках, ждем команды. Немцы подходят цепями, наконец, звучит команда: брать на прицел, но зря не стрелять. Мы только откроем огонь, снова команда: снять пулеметы, и мы снова отходим километра на 3 и снова окапываемся. Вечером приходит пехота, а мы отходим к близлежащей деревне на отдых. Заночуем, в 3 часа ночи сменим пехоту, и опять целый день канителимся с немцами.

Сильно они на нас не нажимали. У них тоже было не густо с патронами. Но мы им не поддавались, несмотря на то, что патронов нам давали всего лишь 60 штук на день. Фронт был очень большой. На каждый полк приходилось километров 20. Если бы у немцев была в достатке кавалерия, то свободно можно было обходить нас с флангов и бить.

Вот в такой обстановке мы отступали целое лето и нигде не держали позицию даже три дня. Каждый день отходили. И люди, и лошади измучились, оборвались. Кони похудели. Были случаи, что животным не давали овса по 4-5 дней, у нас по 2-3 суток не было кухни, питались кое-как. Особенно плохо было, когда продвигались по Польше. Поляки настроены против нас, и в деревнях нам не давали пищи. Но когда вышли в Белоруссию, то там совсем другой пошел народ: и хлеба дадут, и молока. Накормят нас и еще на дорогу дадут хлеба и сала.

Провоевали мы так все лето 1915 года. Подошли к Барановичам, тут мы держали оборону целый день. Ночевали на позиции. Утром, когда немцы пошли в наступление, наши батареи открыли по ним огонь и принудили немцев окопаться. Началась дуэль артиллерии с артиллерией, и наши заставили все-таки немцев замолчать. Продержали мы эту позицию до 4-х часов дня, но потом пришел приказ: сниматься и отходить.

Мы пришли к коноводам, сели на лошадей и присоединились к полку, а полк присоединился к бригаде. Когда выехали на большую дорогу, то увидели проволочные заграждения. Это была линия окопов, сплошная цепь солдат, за ними вторая линия и третья. Отъехали мы от передовой километров 6, но и там всю ночь было слышно, как трещали пулеметы, и шла ружейная стрельба. Под Барановичами фронт остановился, мы здесь стояли в резерве 1,5 месяца. Потом нас передвинули южнее Барановичей и стали гонять в окопы в пешем строю. Просидим в окопах дня 4, потом нас подменят, и мы идем на отдых дня на 3.

В ноябре месяце мы были на передовой в окопах, а немцы стреляли по нам из артиллерии дальнобойными снарядами, и один случайно попал в наших коноводов. Загорелись стойла коновязи, которые были замаскированы ветлами. Мой конь сгорел со всем обмундированием, и не только мой, а сгорела вся наша полусотня, лошадей 60 с седлами и одеждой. Правда, коней и седла нам выдали сразу, как вышли из окопов, а обмундирование долго не выдавали. И только когда нас вывели на отдых в Бобруйск, то выдали одежду. В Бобруйске мы стояли всю зиму до марта. Здесь к нам пришло пополнение, старички по 35-40 лет. Сформировалась дивизия заново. Еще подошли 1 и 2 верхнеудинские полки. Командование принял генерал-лейтенант Романович. В Бобруйск в последних числах февраля приезжал царь Николай II. Вся дивизия: 4 полка и 4 батареи, в каждой из которых по 8 орудий, 4 пулеметные команды по 8 пулеметов была выстроена в поле за городом, а от вокзала до нас стояли цепи пехоты. Это была охрана царя и его свиты. Вот подъехал кортеж автомобилей, остановились у края поля, к ним подвели лошадей. Царь сел на коня, за ним 3 телохранителя в кавказкой форме, подъехали генералы и князья. Когда царь подъехал к нам, то поздоровался, а мы ему отгавкали, как по уставу положено. Он нам сказал:

— Помогите мне, солдатики, покорить гордого врага!

А мы ему снова:

— Рады стараться, ваше величество!

Потом мы прошли церемониальным маршем, который закончился неудачно. Поле, где мы маршировали, было неровное, а снег уже растаял, в ямах стояла вода, примороженная сверху, но лед был тонкий, проламывался. Солдаты шли развернутым строем посотенно. Лошади попадали в ямы, проваливались, седоки падали, а тут задние на него наезжали. В нашей сотне двоих смяли: одному ногу сломало, другому ключицу. И так было в каждом полку, покалечилось человек 20.

Потом нам выдали по две белых булочки, усиленную порцию мяса и все. Так закончилась наша встреча с царем.

От передовой Бобруйск находился в километрах 150-ти, и на этом расстоянии связь держали со штабом. Летучие отряды по 10 человек были расставлены по 10-15 км. Наш взвод тоже был выслан в такой отряд. Мы попали в белорусскую деревушку и стояли в ней 20 дней. Вот где мы действительно отдохнули хорошо и повеселились. Каждый вечер организовывались вечёрки. У нас был гармонист, познакомились с местными девчатами. Первые дни девушки боялись нас, а потом увидели, что мы им ничего плохого не делаем, осмелели, стали с нами танцевать, петь песни, веселиться. Мы и не заметили, как пролетели эти 20 дней, и к нам приехала смена 2-го верхнеудинского полка.

Когда мы поехали, то девчата провожали нас до следующего хутора км 3. Вот только и увидел я свою молодость эти 20 дней, а больше мне увидеть ее не пришлось. В Бобруйске мы стояли на окраине города по 3-5 человек в доме. Проводились занятия как в пешем, так в конном строю, рубили лозу и метали гранаты, ходили в противогазах в конном строю в атаку. Для меня это было первое обучение, чего раньше я абсолютно ничего не знал. Здесь я познал немного военную технику.

В марте 1916 года стали поговаривать, что скоро пойдем на передовую, начали перековывать коней, им прибавили порцию овса и сена. 20 марта поступил приказ: выступить походным порядком всей дивизией. Мы выступили, и нам пришлось идти бродом, так как все дороги размесились, снег почти весь растаял, и лошади брели по колено в грязи. Так мы шли до передовой целую неделю. Фронт стоял на том же месте. Простояли мы тут дня 4, а потом поступил приказ нашей дивизии перебазироваться на юго-западный фронт.

И вот снова поход. В основном шли ночами, а днем останавливались в больших селах или в лесу. Так шли дней 10. А у немцев появились аэропланы, они налетали и бомбили скопления наших войск, или вражеская дальнобойная артиллерия делала обстрел. На Очинском канале нас остановили и сгруппировали целый корпус. Пехота повела наступление, но прорвать фронт не удалось, завалили трупами наших солдат весь канал, три дня шел непрерывный бой, но бесплодный. А южнее нас Брусилов прорвал фронт, и нашу дивизию бросили к нему. Мы шли всю ночь вдоль фронта. Бои шли беспрерывно. К утру мы заняли одно местечко, немного отдохнули, покормили лошадей, и снова в полк поступает приказ — выступать. Наш полк пошел в авангарде, вперед выслали разведку, головные и боковые дозоры. Я попал старшим в боковой дозор, и только перешли немецкие окопы, стали попадаться трупы и наших, и немецких солдат. Жутко было смотреть на них, и невольно думалось, какая же нам доля достанется.

Местность была редколесная, попадались хуторки, но людей нигде не было. Так мы двигались до вечера, когда разведка донесла, что впереди станция Маневич занята немцами. Полк остановился, простояли часа два, а потом снова стали двигаться. Командиры наши уехали на совещание к командиру полка, но быстро вернулись назад и дали команду садиться по коням, развернулись повзводно: «В атаку! УРА!» А нам навстречу заговорили пулеметы, засвистели пули, загудели снаряды, но потом пулеметы затихли, и мы поскакали в атаку. Приблизились к вражеским окопам, видим, что немцы от нас удирают, но нас задержало проволочное заграждение. Пришлось спешиваться, у кого были ножницы, стали прорезать проходы, чтобы провести коней. Когда мы сели на лошадей, то немцы уже заняли вторую линию и повели по нам снова огонь. Тут выскочил наш резерв две сотни и пошел вперед. Немцы бросили оружие и стали сдаваться в плен. К восходу солнца мы заняли станцию Маневич. Здесь были склады с обмундированием и продуктами. Мы набрали сушеных галет, покрывала, но их потом отобрали у нас и сдали в обоз. Надо было развивать успех, гнать немцев, а вместо этого выслали разъезд человек 30. Они сразу же настигли немцев, отбили целую батарею, которая была без прикрытия, а потом отправили донесение в штаб полка. Штаб выслал две сотни казаков, в том числе и нашу, проехали мы км 5-6, и тут немцы встретили нас орудийным и оружейным огнем. Их было около роты, но мы выбили их и стали окапываться. Просидели в этих окопах до вечера, а потом нас сменили донские казаки. Мы отошли в резерв, где простояли сутки.

Жестокие бои шли южнее, так как Юго-Западный фронт прорвал оборону немцев и успешно продвигался, а мы находились на стыке двух фронтов, входили в распоряжение Западного фронта, который не проявлял никакой активности. Потом нашу дивизию передали Брусилову, но главное наступление уже остановилось.

Нас погнали вдоль фронта, шли ночами, а днем стояли в лесах или небольших селах. Так шли целую неделю. А потом остановились в лесу на два дня. Здесь вызвали в пехоту от каждого взвода по пять человек. И я попал в это число. Вечером мы явились в штаб полка. Собралось человек 120. Потом нас разослали по батальонам. Меня назначили в часть, которая была при штабе полка, сильных боев не было с неделю, только редкая орудийная перестрелка, но потом немцы решили пойти в наступление. Начали артиллерийскую подготовку на нашем участке. Огонь вели ураганный, после него выступила немецкая пехота и заняла наши окопы.

Меня вызвал командир батальона, вручил донесение и приказал как можно быстрее ехать в штаб полка. Я вскочил на коня и пустился по просеке лесом, а потом выскочил на чистое место. Тут вынырнул немецкий самолет и стал по мне строчить из пулемета, а я подгоняю коня и скачу во весь опор. Так и доскакал до леса, в котором находился штаб полка. Меня встретил адъютант и спрашивает:

— Неужели целы?

Я задыхаюсь, но отвечаю:

— Сам целый, а коня сильно загнал.

Передал ему донесение и стал выводить коня, который был весь в мыле, как только он не упал. Не успел я остудить коня, как ко мне подходит офицер и говорит:

— Вам придется вести батальон пехоты туда, откуда вы прискакали.

Время было уже к вечеру. Мы с командиром батальона пошли в голове. Он подал команду:

— Батальон за мной! Развернуться в цепь!

Мы прошли то место, где за мной гонялся самолет, зашли в лес, и я нашел ту просеку, по которой скакал. И по ней мы пошли до передовой. Нас встретили связные, вызвали офицера, посовещались и решили идти в бой. Немцев оказалось немного, мы их быстро выбили, но тут усилился артиллерийский огонь по нашим окопам.

Я привязал своего коня под большой сосной, а сам нырнул в окоп и забежал в блиндаж, но через несколько минут большой снаряд бабахнул прямо в наш блиндаж, и нас всех завалило и раскидало. Я пришел в себя уже в перевязочном пункте, надо мной стоит медсестра и дает что-то нюхать. Понюхал и стал чихать, но голову поднять не могу, она как будто не моя, пошевелить невозможно, страшная боль. Подошел врач, стал щупать пульс, потом дал мне выпить что-то горькое. Я выпил и понял, что это водка. Начал входить в память и спрашиваю:

— Где мой конь?

Мне ответили, что конь убит. Я говорю:

— Надо было снять седло, оно мое собственное.

Принесли носилки, положили и понесли в тачанку. Там лежал один раненый, меня положили рядом. Когда поехали, то стало сильно трясти по ухабам, началась страшная боль в голове.

Все приходилось терпеть. Нас привезли на другой перевязочный пункт. У кого были раны, их стали перевязывать, но у меня раны не было. Я смог сидеть, и меня занесли в палату, посадили на топчан. Врач тщательно осмотрел мою голову, приказал положить примочку и завязать. Он сказал:

— Тебе надо спокойно лежать. Мы тебя пока здесь задержим, а то на тачанках ехать на станцию целый день, будет сильная тряска. Для тебя это очень плохо. Поэтому полежишь у нас с недельку, а потом отправим тебя в госпиталь.

Я говорю ему:

— Может быть, отправите меня в обоз моей забайкальской дивизии?

Он ответил:

— Можно написать им, чтобы они сами приехали за тобой.

Пролежал я там 5 дней. И уже стал понемногу ходить с палочкой. На 6-ой день приезжает наша казачья тачанка и забирает меня. Ехали шагом, как приказал врач. Да я и сам не мог вытерпеть. Если лошадь побежит под гору и затрясет, то были страшные боли в голове, и я хватался за вожжи и останавливал тачанку.

К вечеру приехали в деревушку, где стоял наш обоз. Врач меня сразу осмотрел и сказал:

— Ничего опасного, только надо больше спокойно лежать, и все пройдет.

В обозе я пролежал полтора месяца, хорошо поправился. Голова болеть не стала, только по ночам мучили судороги. Врач сказал, что это со временем пройдет, и направил меня в штаб дивизии. Осмотрели три врача и определили, что еще могу быть в строю, и отправили в мой полк.

Отпуск мне никакой не дали, потому что я отдал свою бумагу адъютанту, он доложил командиру полка, а тот сразу приказал отправить в сотню. Когда я явился в сотню, то мне сразу дали коня, седло, шашку, винтовку и отправили в мой второй взвод. Вечером уже полк пошел подменять на передовую первый Читинский полк. На ту территорию, где располагался этот полк, немцы днем пустили газы и многих солдат потравили, только с некоторыми отводились. Это было 16 августа. Рядом с этой территорией находился 64-ый стрелковый полк, в котором потери оказались на 75%. Но немцы фронт все-таки не прорвали, потому что наши резервы были недалеко, их сразу двинули вперед. И то место, где меня контузило, у немцев отбили, и фронт здесь установился.

Снова началась окопная жизнь: просидим неделю в окопах, нас подменят, отходим в резерв. Там неделю простоим и снова в окопы. Так продолжалось до осени, до ноября месяца, а в середине ноября нас отвели на отдых во Владимирскую губернию.

Штаб дивизии расположился в городе, а нас расквартировали вокруг по селам. Тут мы простояли до весны, до марта 1917 года. Во время этой нашей стоянки произошла февральская революция, а нам об этом сообщили только в первых числах марта. Нам объявили, что титулование отменяется, а к командирам обращаться — господин есаул. Стали проскальзывать слухи, что на передовой в окопах идет братание: наши солдаты выходят из окопов без оружия, сходятся с немцами на середине, меняются бритвами или выменивают их на хлеб. Говорят, что надо прекратить убийство и идти по домам. Началось дезертирство.

В нашу часть поступил приказ грузиться в вагоны, но куда едем — неизвестно. Мы погрузились быстро и вечером выехали. Через полтора суток приехали на станцию Бобринская Киевской губернии. Здесь разгрузились, и нас стали распределять по квартирам, но народ был настроен против нас, хозяева выгоняли, не пускали в дома. Вызвали местные власти, депутатов, которые пошли по домам уговаривать хозяев пустить нас на постой. С великим трудом нас расквартировали по несколько человек в дом.

На другой день наша сотня была дежурная. Пришел вахмистр и стал отбирать людей, которые могут читать и писать. Отобрали и меня и тут же приказали идти к командиру сотни на инструктаж. Собралось нас человек тридцать, и командир сказал:

— Пойдите на станцию и при подходе поездов входите в вагоны. При вас должно быть 2 вооруженных солдата. Вы объявляете, чтобы предъявили документы. У солдат должно быть проходное свидетельство, а у частных лиц — паспорта. А если нет документов, то снимайте с поезда и отправляйте с вооруженным казаком ко мне на вокзал.

Тут нам стало понятно, что нас заставляют ловить дезертиров и отправлять в Киев. В первые дни задерживали по 250-300 человек, большинство были вооруженные. Были случаи сопротивления, но нам приказали такие вагоны отцеплять и загонять в тупик, где его окружали вооруженной охраной и разоружали. Спустя полмесяца поток дезертиров уменьшился. Нам стало легче: отдежуришь сутки, а потом 5 суток отдыхаешь. Недалеко от нашего постоя были расположены два сахарных завода, которые работали круглосуточно, в 3 смены. Работали там исключительно женщины. Наши казаки наладились провожать и встречать на завод девчат, некоторые даже стали жениться. Первым женился взводный, потом вахмистр, потом еще четверо взводных. Вдруг пришел приказ создать полковой комитет, выбрать от каждой сотни уполномоченных. От нашей сотни тайным голосованием выбрали меня. Когда мы собрались в штаб полка, то выбрали председателем Березовского из второй сотни. Он считался членом социал-демократической партии и был грамотным, мог хорошо ораторствовать. От офицерского состава был избран поручик Дмитриев, член той же партии. Всего в полковом комитете было 9 человек. Березовский сразу же предложил сделать ревизию кассы полка. Проголосовали все единогласно и приступили к ревизии, которая продолжалась 6 дней. Надо было поднять документы за 3 года. Когда подвели итоги, то оказалось, что в кассе не хватает 300 тыс. рублей, которые должны были выплачены казакам. Мы предъявили командиру полка требование о выплате этих денег, но он отказался и донес в штаб дивизии, что полк ему не подчиняется, и он просит разоружить его. Но в дивизии тоже был комитет, который запротестовал и предложил послать делегацию.

Когда мы снова собрались на заседание, то Березовский сообщил, что приехала делегация из штаба дивизии. Спросил нас, что будем делать? Мы все единогласно решили, что будем говорить всю правду. Явилась делегация и спрашивает нас:

— В чем дело, друзья? Говорят, что вы бунтуете?

Наш поручик Дмитриев встал и доложил всю обстановку. Его выслушали, посмотрели документы и даже одобрили нашу инициативу. Говорят нам:

— Нам тоже надо сделать такую ревизию.

Тут же составили телеграмму в штаб дивизии, что никакого бунта нет, в полку полный порядок. Один офицер из делегации посоветовал нам ехать в Киев в штаб военного округа. Что мы и сделали. Березовский и Дмитриев поехали в Киев, встретились там с военным министром Керенским, который приказал выплатить все, что положено казакам, а исполнение доложить в штаб фронта.

В то время, когда наши делегаты уехали в Киев, пришел приказ из штаба дивизии нашему полку погрузиться в эшелоны и выступить на передовую. Временное правительство приняло решение вести войну до победного конца и перейти в наступление. Нам подали вагоны, первая и вторая сотня начала грузиться 20 мая, и через два дня погрузился весь полк. Мы приехали на станцию Бобринская, и там повторилась киевская ситуация. Нас не пускали на квартиры, прогоняли. А когда уже стали отправлять на фронт, то на станцию пришли провожать рабочие с плакатами, организовали митинг. Сначала выступил председатель Городского совета. Он пожелал нам благополучной дороги и поблагодарил за то, что полк вел себя дисциплинированно. Ему на нас не поступило ни одной жалобы от населения.

Потом выступил командир нашего полка и сказал, что полк верен Временному правительству, и будет выполнять все его постановления. А потом двинул речь председатель демократической партии города Бобринска. Он тоже поблагодарил наш полк за дисциплину и пожелал нам успехов в боях, чтобы скорее закончить с победой войну. А после всех выступил оратор от большевистской фракции. Он сразу стал говорить другое:

— Мы не можем продолжать эту войну. Она нам не нужна, а развязали ее капиталисты. Они воюют за рынки сбыта, чтобы переделить сферы влияния, и наживают на этом большие капиталы, особенно Америка. Главная проблема у нас в России — это земля. У вас в Забайкалье она не ощущается, там земли много. А здесь вы видели, что землей владеют Родзянко и ему подобные, а у крестьян нет земли. Они вынуждены брать землю в аренду у помещиков и обрабатывать ее с половины. Помещики живут, как князья и бояре, а крестьяне нищенствуют. Рабочие в городе прижаты фабрикантами мизерной зарплатой, которой не хватает даже на пропитание.

Мне вспомнилось, как на строительстве Амурской железной дороги в 1907 году я работал по 17 часов в день, возил тачкой землю на насыпь, и не мог заработать себе на пропитание. Десятники при замере нас обсчитывали и вынуждали увольняться. У другого хозяина та же самая была ситуация.

В конце своей речи большевик призвал нас поддерживать Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, большевистскую партию, которая проводит требования во Временном правительстве: передать землю крестьянам, рабочим ввести 8-ми часовой рабочий день, платить за отпуска, установить пенсии по инвалидности и старости. Рабочие зааплодировали ему, и на этом митинг закончился. Горнист заиграл посадку в вагоны, и через 10 минут наш эшелон поехал. В каждом вагоне было по несколько человек провожающих девчат, но на следующей станции они сошли.

Наши делегаты догнали нас пассажирским поездом на второй день. На третий день мы уже приехали на место, выгрузились на одной станции, а потом походным маршем прошли еще один день и услышали орудийные выстрелы. До этого момента ехали все веселые, смеялись друг над другом, а как услышали раскаты орудий, так сразу все шутки пропали, все почувствовали что-то недоброе. Многие наши взводные командиры куда-то исчезли. Полковник Шереметьев, командир полка, отбыл в другую часть, а нашим полком стал командовать бывший командир сотни Сипкин, который считался хорошим, добросовестным офицером.

Полк наш остановился на ночлег недалеко от передовой, были слышны пулеметная и орудийная стрельба. Мы находились недалеко от города Тернополя. Простояли неделю, а 3-го июня вечером вышли на передовую. Нам выдали по банке патронов на двоих и по 4 ручных гранаты каждому: такого раньше не было, давали по банке патронов на каждого. Нам объяснили, что левее нас наступает финляндский корпус, а мы сменили Донской казачий полк. Окопы у них были хорошие, блиндажи с накатами из бревен, а сверху засыпаны землей. Впереди было проволочное заграждение. Местность — ровная, чистая, кое-где небольшой кустарник. Немецкие окопы в метрах 800. Когда мы сменяли донцов, то спрашивали их, братались ли они с немцами. Они нам ответили, что на верха не выходили, а по вечерам разговаривали, но редко, так как командиры запрещали, грозили отдавать под трибунал, который сразу присуждал расстрел.

Ночь прошла спокойно, а утром наша батарея открыла по немецким окопам пальбу, немцы тоже начали стрелять, и так продолжалось часа 2. В нашей сотне несколько человек убило и ранило, их санитары быстро унесли. Наступило затишье часа на 3, а потом немцы снова открыли более сильный огонь. По цепи передали приказ приготовиться к атаке, стрелять только по видимой цели, а если немцы подойдут близко, то закидывать гранатами. Сообщили, что во второй линии обороны стоят читинцы и в случае надобности помогут. Командир наш подполковник Сипкин, его адъютанты и старшины стали нас подбадривать. Канонада продолжалась часа два, но сами немцы не показывались. Нескольких наших казаков снова убило и ранило, и когда санитары понесли раненых, то я им позавидовал, что они скоро окажутся дома.

Наступил вечер, нам принесли ужин, мы поели и думали, что читинцы нас подменят, но этого не произошло, выставили секреты от каждого взвода по 2 казака вперед метров на 100. В эту ночь я тоже был в секрете, все обошлось благополучно. На второй день немцы никакой активности не проявляли, и наша артиллерия тоже молчала. Там, где наступал финляндский корпус, была сильная стрельба почти весь день. Вправо от нас шел сильный бой, но продвинулись всего на 10 км.

Наш корпус истощился. Его необходимо было сменить гвардейской частью, но эта часть протестовала, была пропитана большевизмом, отказывалась идти в наступление. Немцы перешли в контрнаступление и смяли финский корпус. Получился прорыв линии фронта. Наша часть немного отъехала от передовой и свернула вдоль линии фронта, и мы догадались, что нас гонят в прорыв. Мы ехали часа 3, уже стало светло, впереди увидели большое село и вошли в него. Нас спешили и заставили окапываться. Взошло солнце кроваво-красное, кто-то сказал:

— Ну, братцы, прольем мы сегодня своей кровушки…

И никто ему не возразил. Все чувствовали, что мало кто останется в живых.

Вдруг увидели, что едут конные немецкие дозоры, и кто-то не вытерпел, выстрелил в первого. Тот упал с коня, а остальные повернули и ускакали в лес. Потом по нам открыли сильный орудийный огонь, сразу загорелись соломенные крыши, появились убитые и раненые. По цепи передали команду отходить перебежками, и тут затрещали пулеметы и ружья немцев. По цепи снова передали, что справа нас обходит немецкая пехота. Вся цепь бросилась бежать. Немцы строчат из пулеметов, мы, скрываясь за халупами и садами, добежали до небольшого леса, в котором находились наши коноводы. Сели на коней, подобрали раненых и начали отходить, а их батареи усилили огонь. Наш полк отступил километра на 3. Тут оказалась низина, а впереди подъем на невысокий холм, за которым и были заготовлены наши окопы с блиндажами, но полк остановили не доходя до окопов, и передали команду готовиться к пешему строю. Мы стали спешиваться, а командир сотни поскакал в голову узнать точно, что нам делать. Вскоре прискакал галопом назад и стал указывать рукой, куда нам рассыпаться и где рыть окопы. Коноводов отвели за холм, а мы начали окапываться. Наша сотня немного не дотянула до небольшого лесочка, где была готовая линия окопов, и мы стали возмущаться, почему нас не довели до готовых окопов и роем новые. Но нам командир Сипкин возразил:

— Командование лучше знает, не нам им указывать.

Он приказал нашему взводу вытянуться, на правом фланге началась перестрелка, сначала ружейная, а потом загремели орудия и выехали бронемашины, начали поливать из пулеметов так, что головы нельзя было поднять. Наш командир полка выскочил на холм, навел бинокль, чтобы осмотреть фронт, и тут же упал с коня вниз головой, горнист подхватил его и скрылся за холмом.

Напротив нас пулеметы замолчали, они перенесли огонь на центр, а наши цепи стали уползать за холм, и только те, кто двигался ползком, остались в живых. Собралось человек 15 и тут увидели наших коноводов. Кинулись к ним бегом, а коноводы к нам навстречу. Мой коновод Зиновий Гурулев первым подскочил ко мне, я запрыгнул на коня, а он спрашивает:

— Где Коновалов?

— Остался на месте почивать навечно, посади кого-нибудь другого. Тут подбежал Кайгородцев из первого взвода и говорит:

— Дайте мне коня! Там недалеко упал наш взводный, он ранен, я покажу, где он.

Мы завернули и поехали втроем, потом пришлось спешиться, кругом свистели пули. Зиновий остался с конями, а мы поползли и увидели взводного. Я схватил его за руку, прощупал пульс и сказал, что он живой. Мы стали вытягивать его из-под обстрела. Потом под руки довели до коней, посадили на Зиновьего коня и довезли его до коноводов, где сдали санитарам. Командир был ранен в плечо и в ногу, и его санитары унесли на носилках.

Из офицеров в живых остался один Дмитриев. Он объявил, чтобы слушали его команды, и сообщил, что полк потерял 70% личного состава, что никакого сопротивления немцам давать не будем, а будем отходить и искать другие полки и штаб дивизии. Он приказал знаменосцу находиться рядом, в центре колонны.

Когда поехали, то было жутко и больно смотреть на колонну: не боевая единица, а только коноводы, седоков на конях нет, все остались почивать на земле. Мы проехали километров 5, догнали обозы и увидели ужасную картину: все смешалось и пехота, и артиллерия, и обозы. Все толпой шли быстрым шагом. При подходе к станции увидели офицеров человек 20. Они раскинулись в цепь и закричали нам:

— Стойте, стойте! Надо задержать немцев!

А к ним навстречу вышла пехота, все взяли винтовки наперевес и закричали:

— Сторонитесь! Не мешайте! Если вам надо, то идите и воюйте сами! А вы, казаки, с кем?

Наш поручик ответил им:

— Вы же видите, что здесь одни коноводы, у каждого по 3-4 лошади. С кем мы пойдем? И у нас есть приказ присоединиться к своей 1-ой Забайкальской дивизии. Мы и пойдем ее искать.

Когда мы заехали на станцию, то тут нашли наше интендантство, склады муки, консервов, печенье, хлеб, овес. Мы первым делом нагрузились овсом, а в сумы набили консервов мясных, сахару, хлеба. Где-то разорвался снаряд, и раздались крики:

— Немцы обходят!

Все кинулись бежать, обозники стали обрубать постромки тачанок и скакать наметом. Артиллерия тоже помчалась, поднялся гвалт, паника. Было страшно видеть, как обезумели люди. Мы свернули на шоссейную дорогу и поехали к артиллеристам. Пехота по железной дороге до Тернополя драпала, а мы ехали верхами.

Вечером увидели, как впереди окапывается пехота. Мы спросили, какой они части и узнали, что это 5-ый Сибирский корпус. Мы отъехали от этой цепи километра 3, и нам попалась небольшая деревенька, где мы заночевали. Утром снова в путь. Знаем, что скоро должен быть город Тернополь, в котором был штаб дивизии. К обеду мы доехали до города, и нас встретил казачий пост 1-го Верхнеудинского полка, они провели нас до штаба.

Мы построились возле штаба, и к нам вышел наш генерал, командир дивизии. Он поздоровался с нами и поблагодарил за отважное сопротивление, что не дали немцам идти быстрым темпом.

— А теперь подошли наши сибиряки и уже задержали немцев. Вы пойдете на отдых, потому что скоро подойдет пополнение,— сказал нам наш генерал.

Дальше мы поехали уже по указанию штаба дивизии. Ехали еще двое суток и остановились в большой деревне. Заводных коней сдали в обоз. На второй день меня вызвал поручик Дмитриев и сказал:

— Возьми десять казаков из своей сотни и поезжай на станцию Подволочинск, вот тебе документ. Туда будут подъезжать из полков обозники с нарядами, вы будете получать от интендантства продукты и отправлять их в полки согласно нарядов.

Я явился в свою сотню, доложил вахмистру, показал ему документ командира полка Дмитриева, и он тут же назначил людей. Я попросил за Гурулева Зиновия, чтобы вписали его в мой список. А потом мы поседлали своих коней, и я в первый и последний раз поехал в голове отряда из 10 человек.

1«   ‹10›   ‹11›   ‹12›   »16

На страницу автора