ЛИИМиздат — Библиотека самиздата клуба ЛИИМ

ВЕРСИЯ ДЛЯ КОМПЬЮТЕРОВ

     
 

ГЛАВНАЯ      АВТОРЫ

ПОИСК      МЕНЮ

 
     
 
     
 

   ‹11›   ‹12›   ‹13›   »16

Филиппов Андрей Николаевич

Пути-дороги забайкальского казака (Глава двенадцатая — Ангина)

Станция Подволочек была в десяти километрах. Мы быстро доехали туда, нашли штаб интендантства, я предъявил свое предписание полковнику Шибалову, и он сказал:

— Устраивайтесь, как вам удобнее, а завтра к 8 часам являйтесь сюда. Когда приедут казаки с полков, то будете получать продукты и отправлять по назначению.

Мы поехали на край поселка, где увидели хуторок, в котором жила женщина со старухой-матерью и четырьмя детьми. У нее стоял небольшой сарай, где мы разместили коней и покормили их (овес у нас был свой). Наша хозяйка вознегодовала и начала кричать:

— У меня дети голодные, кормить вас нечем!

Я ей спокойно объяснил:

— У нас завтра будет все, и дети твои и мать будут сытые, и тебя никто не обидит, только ты вари нам повкусней.

На второй день я оставил двоих дневалить с лошадьми, а остальные восемь человек пошли в интендантство, куда прибыл обоз 1-го Читинского полка. Я взял у них наряд, пошел к полковнику Шибаеву подписать его, а еще подал ему список своих людей и коней, чтобы на всех получить продукты и фураж для коней. Он подписал мой список, и мы сначала получили все, что требовалось полку, отправили обоз, а потом получили свои продукты и отправили две подводы на свою квартиру: масло, мясо, консервы, крупу, сахар. Все отдали хозяйке, и я ей сказал:

— Вари и корми свою семью и моих казаков. Все будем сыты.

А сахар мы поделили между собой и отделили хозяйке для ее детей.

Словом, устроились мы тут очень хорошо, но эта привольная жизнь оказалась у меня недолгой, всего лишь 10 дней, 25 июня со мной случилось непредвиденное. С утра мы были в интендантстве, получали продукты и фураж для своего 1-го Аргунского полка, и нам сообщили, что в полк пришло пополнение — молодежь срока службы 16-го и 17-го годов На наш полк дали 400 человек, но с наших станиц не было никого, а все с 4-го Нерчинского отдела, с наших станиц все попали в 1-ый Читинский полк. Мы отправили обоз и пошли обедать. Я почувствовал небольшую усталость, хотя физически не работал.

Когда пришли на квартиру и сели за стол, то хозяйка поставила очень жирный суп. Я немного поел, и больше не захотелось. Потом она подала гречневую кашу с маслом, я съел ровно 3 ложки, и тут мне показалось, что в горле у меня застряла кость. Я выскочил из-за стола на улицу, стал отхаркиваться, выскочил кусочек запекшейся крови, но дышать мне стало почти невозможно. Стану харкать, и у меня выскакивает кусочками кровь. Зина Гурулев подхватил меня под руку и кричит:

— Пойдем на станцию, там есть врачи!

Со станции каждый день отправляли составы с ранеными, там был медицинский персонал. Мы с Зиной дошли до станции, нашли приемный медицинский пункт, там был фельдшер и две медсестры. Спросили, в чем дело. Зина объяснил, что у меня в горле застряла кость. Фельдшер посадил меня, посмотрел горло и сказал: «Ничего нет, никаких костей»,— и отправил медсестру за врачом. Когда меня осмотрел внимательно врач, то сказал фельдшеру:

— Никаких костей, у него скоротечная ангина, и надо быстро отправить в госпиталь.

Дал мне бумажку и сказал:

— Вы еще можете идти, поэтому идите, а если попадется поезд, то езжайте, тут недалеко в 3-х км госпиталь, и вам надо срочно туда.

Вышли мы с Зиной из приемного пункта и увидели поезд в сторону госпиталя. Зина затолкал меня в тамбур. Когда мы отъехали, то я подумал, что мне надо передать команду, а поэтому я должен вернуться к своим. Поезд уже тронулся, и мне пришлось все-таки доехать до Подволочинска, где я нашел госпиталь и отдал свою бумажку. Врач сразу приказал положить меня в палату, но я объяснил ему, что должен вернуться и передать свои дела заместителю, сообщить в полк, что я заболел. Врач сказал:

— Ладно, езжай, но только скорей. У тебя серьезная болезнь, и затягивать никак нельзя.

Сестрам он велел сделать мне компресс на горло. Я вышел из госпиталя и пошел на станцию, начал чувствовать, что поднимается температура, мне пришлось спешить. Хорошо, что быстро попался поезд, и я смог доехать до Подволочинска. Дошел до своей команды, отдал документ Зине Гурулеву и наказал ему:

— Если я скоро не вернусь, то сдай в обоз 2-го разряда мое обмундирование, седло и шашку.

Зина снова проводил меня на станцию. Я сказал, что меня определили в госпиталь, но мне бы хотелось попасть в эвакуацию. Мы с Зиной распрощались, поцеловались, он мне говорит:

— У тебя очень высокая температура, ты сильно горячий, надо тебе лучше лечь в госпиталь, полечиться.

А я ему ответил:

— Ладно Зина, что будет, то и будет. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Так мы с ним распрощались, и я сел в вагон, где было не очень много раненых, нашел место и лег на солому. Чувствую, что жар поднимается, а опухоль в горле прибавляется. Лежу и думаю о том, чтобы хоть до госпиталя живым добраться, а там уже не дадут умереть.

Тут в наш вагон зашел казак с седлом и обмундированием. Он сразу же подошел ко мне и спросил:

— С какого полка, казак?

— Первого Аргунского, а вы с какого?

— А я из штаба дивизии, зовут Васильев, еду в эвакуацию по болезни, а тебя как звать?

— Филиппов я, из Улятуйской станицы 2-го военного отдела.

— А я из Верхнеудинской.

— Слышь, земляк, я болею сильно, не бросай меня. Мне плохо и пить сильно хочется.

Васильев принес мне воды, пощупал пульс:

— Да, неважнецкие у тебя дела. Температура очень высокая.

Он порылся в своей сумке, достал 2 таблетки, велел мне выпить и сказал:

— Пей, не бойся, я фельдшер, и эти таблетки жаропонижающие.

Я проглотил с трудом эти таблетки, но немного погодя почувствовал, что температура все равно поднимается, и опухоль душит горло. На втором ярусе лежали соломенные матрасы. Васильев помог мне залезть наверх, а сам устроился внизу, на полу, на соломе. Мне стало совсем плохо, я забылся, и сколько времени ехали, ничего не помнил. На другой день к обеду пришел немного в себя, попросил пить, спросил: «Сколько времени мы уже едем?» Васильев ответил:

— Скоро уже сутки будут. Сейчас приедем в Проскуров, там будут тяжелобольных снимать и тебя тоже, наверно, снимут.

— Сделай, пожалуйста, так, чтобы меня не сняли. Мне уже немного лучше.

Хотя лучше не стало. Васильев снова дал свои таблетки, и тут поезд подошел к станции Проскуров. По вагонам пошла комиссия, которая снимала тяжелораненых. Когда комиссия подошла к нашему вагону, то Васильев велел мне сесть, а на вопрос: «Есть ли тяжелобольные?» — он ответил: «Нет!». Нам выдали талоны на продукты, сказали, куда идти на перевязки, и еще сообщили, что повезут нас до Киева.

Васильев получил талоны на двоих, сбегал и принес супу, каши и хлеба, но я есть ничего не мог. Простояли в Проскурове 3 часа. За это время Васильев сводил меня в перевязочную. Мне наложили свежие пластыри на горло и на скулы, мой товарищ еще запасные выпросил, сказал, что сам будет делать мне перевязки.

До Киева мы ехали двое суток, а в Киеве состав разгрузили. Кто мог идти, пошли в госпиталь, который был недалеко. Там нас сразу под горячий душ, потом выдали чистое белье и развели по палатам.

Температура и опухоль у меня спали, и я стал понемногу кушать. Мне давали молоко, кисель и манную кашу, и дело пошло на поправку. Через неделю отправили в Курск, где нас приветливо встретило местное население: женщины раздавали молоко, пироги, кофе, приговаривали: «Кушайте, страдальцы, поправляйтесь!» Потом на трамвае повезли в госпиталь. Здесь я пролежал еще 2 недели. Кормили очень хорошо, лучше, чем в Киеве. Мы свободно ходили по городу, на рынок, смотрели достопримечательности города, слушали курских соловьев.

Но отдыхали мало. Вскоре в товарно-пассажирском поезде отправили в Саратов, где встретили нас совсем не так, как в Курске. Когда остановился поезд, то полувоенные с красными повязками на рукавах, объявили:

— Высаживайтесь и стройтесь!

Мы построились. Оказалось человек 200. Всех солдат повели в город, в госпиталь и разместили там по палатам. Мы пробыли в этом госпитале с неделю, а потом начала работать отборочная врачебная комиссия. Проверяли в день человек по 50. Многих раненых отпускали домой на 2 месяца, но некоторых, особенно молодых и более здоровых, кто немного прослужил, отправляли на фронт, но туда все равно никто не ехал, а только на восток, домой. На 4-ый день подошла и наша очередь. Васильев не волновался, у него был туберкулез, и он был уверен, что его отправят домой, а я сомневался, потому как чувствовал себя совершенно здоровым. Друга моего вызвали первым, его долго держали, но когда он вышел, то улыбнулся и сказал кратко:

— Домой!

И махнул рукой на восток.

После него вызвали меня. Перед врачами я снял рубашку. Один из них послушал меня, ощупал и спросил:

— Горло не болит?

— Нет

— А когда ешь, то в горле не мешает?

— Нет.

Потом другой врач, который сидел за столом, спросил:

— С какого года у тебя срок службы?

— С 1911 года.

— Дома был в отпуске?

— Нет.

— А ранен был?

— Контужен. Меня и сейчас по ночам всего судорога дергает.

Врач, который меня осматривал, сказал тем, что сидели за столом, что у меня что-то нарушено. Потом они поговорили между собой на латинском и сказали мне:

— Ладно, поедешь домой на 2 месяца.

Я пулей выскочил из их кабинета. Васильев дожидался, и я ему закричал радостно:

— Домой на 2 месяца!

— Ну вот, я же говорил, что поедем вместе домой. Так оно и вышло. Через два дня нам выдали проходные свидетельства, литер на проездной билет и суточные на 10 дней. Мы сдали свои халаты, пообедали и пошли на вокзал. В кассе получили проездные билеты, но когда вышли на перрон, то увидели 3 пассажирских поезда, и все забиты пассажирами, даже тамбуры, буфера и крыши. Что же нам делать? Мы решили ехать на скором поезде, залезли на крышу. Дело было в июле, и мы понадеялись на тепло. Привязались к трубам, и вскоре поезд отправился.

Я радовался от всей души, пел песни, но скоро моя радость кончилась. Поезд был скорый и не останавливался на маленьких станциях, а я лежал впереди Васильева, и меня быстро просквозило. Поднялась температура, я потерял сознание, стал бредить. Не помню, как меня сняли с крыши, протащили в вагон и положили на полку. Это были все хлопоты моего друга, он организовал мне помощь. Когда стали подъезжать к Уфе, то я немного пришел в чувство, и друг спросил:

— Может быть, останешься в Уфе? Я все устрою, заявлю коменданту, и тебя увезут в госпиталь.

— Не оставляй мня, пожалуйста. Мне уже стало легче. Поедем вместе!

И так мы вместе доехали до Челябинска. Я понемногу поправлялся. А потом была пересадка на другой поезд. Васильев пошел к коменданту, попросил помочь перевести меня и посадить в другой поезд. Комендант дал 4-х патрульных. Двое взяли меня под руки, а двое стали прокладывать дорогу. Провели нас в вагон, освободили нижнюю полку и уложили меня. Потом эти патрульные посадили в соседний вагон военного врача — женщину и наказали ей посмотреть за мной. Как только поезд отправился, она пришла в наш вагон, осмотрела меня, выспросила, потом дала порошок с водой, оставила еще 2 порошка и сказала, что утром еще придет. Так она приходила каждое утро, приносила порошки. Дня три я не мог ничего есть, а потом она стала давать мне микстуру, и я начал понемногу есть. Когда стали подъезжать к Иркутску, она предложила мне остаться в госпитале, сказала, что мне необходимо стационарное лечение, но мне все время думалось, что надо ехать до Читы.

Когда стали подъезжать к Иркутску, Нина Васильевна снова пришла ко мне, принесла микстуру и велела ее пить, а я сердечно поблагодарил ее за заботу и внимание. Температуры у меня не стало, но я очень ослаб, похудел, силы почти никакой не осталось, но понемногу начал ходить и кушать.

В Иркутске тоже была пересадка, и Васильеву пришлось идти к коменданту, который дал трех патрульных. Мы пробились сквозь толпу в купейный вагон, заняли нижние полки и ехали вместе еще одни сутки до Верхнеудинска, где друг мой расстался со мной. Из Иркутска он дал телеграмму жене, и она выехала его встречать. Жена пришла к самому вагону, и глядя на их встречу, я пережил обиду, что меня некому встретить и даже заехать мне было не к кому.

Я помог Васильеву вынести вещи, мы сердечно попрощались, я поблагодарил его:

— Если бы не ваше внимание и забота, то мне, конечно же, не выжить было, дружище мой!

Он расцеловал меня и дал напутствие, чтобы я поберегся и при встрече с родными не пил водку хотя бы с месяц, а то эта болезнь может возвратиться и погубить меня. Мы крепко обнялись на прощание. Васильев с женой пошли к подводе, а я в вагон.

В Читу я приехал 28 августа, слез на второй Чите и пошел в штаб Забайкальского войска, где призывался в 14-ом году. Шел я очень медленно, сил никаких не было, шатался, зашел сначала к ординарцам. Думал, может быть кого знакомых встречу. Меня остановил дневальный:

— Куда идешь? Что тебе здесь надо?

— Я с фронта. Мне надо явиться в штаб. Нет ли у вас кого с Улятуйской станицы?

— Есть Филиппов Иван Семенович.

— Это мой посельщик.

— Ну, заходи, коли свой!

Дневальный впереди меня заскочил в двери и кричит:

— Филиппов, встречай фронтовика!

Иван бежит мне навстречу, узнает и не узнает меня:

— Вроде Андрей Николаевич?

— Да, он самый!

— Ты что болен?

— Сейчас нет, но болел всю дорогу.

— Здорово же тебя вымотало!

— Ничего не поделаешь, война.

— Я был ранен на фронте, много крови потерял, но не был такой худой, как ты.

— Ладно, проводи меня к адъютанту.

Мы пошли вместе, постучали и на крик: «Войдите!» — зашли в кабинет, где сидел поручик. Он спросил:

— Что вам? Наверно, с фронта?

— Да,— отвечаю я и подаю ему проходное свидетельство.

— Так куда вас? В Улятуй или в больницу положить?

— Нет, в больницу не надо. Отправьте пока в Улятуй на время отпуска.

— Но что-то вы больно плохо выглядите.

— Да я болел всю дорогу от Саратова.

— Ладно, доложу генералу. Завтра утром заходите, я приготовлю все документы.

Мы вышли из кабинета и пошли в казарму. Там нас хорошо накормили, а потом я спросил Ивана:

— А брат твой Софрон где? Не в Чите ли?

— Да, здесь.

— Ну, так давай сходим к нему!

— Ладно, только я сейчас отпрошусь.

Иван и Софрон Семеновичи приходились мне троюродными братьями, а их отец был моим крестным. Мы роднились в детстве, вместе росли. Софрон был старше меня на год, а Иван моложе.

Дождался я Ивана, он переоделся, и мы пошли к Софрону. Он уже отслужил свой срок и работал как вольнонаемный в шорноседельной мастерской. Мы с ним не виделись года четыре. Когда с Иваном пришли к нему, постучали, услышали голос:

— Входите!

Иван зашел первым, а я за ним. Иван поздоровался, а Софрон на меня удивленно смотрит и спрашивает:

— Кто это?

Иван с насмешкой ответил:

— Что же ты, родного брата не узнаешь?

Софрон вскочил, подошел ко мне вплотную, рассматривает, и я на него в упор смотрю.

— Да не мучьте меня, честное слово, не могу признать!

А я ему:

— А помнишь, как ты камнем голову сзади пробил, а отец тебя ремнем вздул?

— Да неужели Андрей?

— Он самый и есть!

— Откуда же ты такой? Неужели, с фронта?

— Так и есть, с него самого

— Вот как он нас красит, фронт-то!

Софрон познакомил меня со своей женой Леной, и пошли расспросы и разговоры о том, где и как я воевал. Жена Софрона пошла в магазин, потом собрала на стол. Я вкратце рассказал о своих приключениях, а он мне о своей жизни. Сели за стол, Лена выставила пол-литра водки. Мы выпили за встречу по рюмочке, а Лена не пила. Когда выпили по второй, то я сразу опьянел и попросился куда-нибудь прилечь. Лена постелила мне в своей горнице, и я сразу уснул, как убитый. Проснулся только утром, братьев уже не было. Один на службу, другой на работу ушли. Лена меня накормила и сказала:

— Софрон просил, чтобы вы не уезжали сегодня. Приходите к нам и поживите дня 2-3, отдохнете, а потом поедете.

Я согласился и пошел в штаб за документами. Мне сразу выдали требование на билет до станции Оловянной и суточные на 4 дня, всего 2 рубля и все. Я зашел к Ивану, поговорили с казаками о фронте. Я рассказал, как провалилось Керенское наступление, как потрепало наш полк. Старый урядник, который тоже был на фронте ранен, сказал:

— Нечему удивляться, этого и стоило ожидать. Кому нужна эта война? Кому умирать охота?

А Иван удивлялся:

— И как это ты с двух рюмок опьянел? У меня ни в одном глазу не было.

А урядник снова:

— Дак видишь, у него одна кожа да кости, а мяса на нем совсем нет!

Все согласились и удивлялись, как я смог выжить и все перенести. Накормили обедом, и я пошел к Софрону.

Он уже пришел с работы и дожидался меня. Снова сели обедать, Лена налила по рюмочке, а Софрон все расспрашивал о фронте, потом сообщил мне о том, что должен быть еще один переворот.

— Какой? — спросил я.

— Разве ты не знаешь, что приехал с эмиграции Ленин, вождь большевиков, и призывает к новой революции и против Керенского, и против капиталистов. Большевики хотят установить новую власть — Советскую, чтобы Советы рабочих депутатов правили всем. Фабрики надо рабочим отдать, а землю крестьянам.

В таком духе Софрон объяснил мне обстановку и спросил:

— Как ты на это смотришь? За кого пойдешь воевать?

Я ему ответил:

— Воевать я сейчас не способен, а если поправлюсь и смогу владеть оружием, то, конечно, лучше за Советскую власть.

Софрон вскочил радостно, давай меня обнимать, целовать и закричал:

— Значит, ты за Советы, ты — наш, тогда тебе надо в нашу партию вступить! Я достану тебе программу, ты почитаешь, и наша ячейка примет тебя. А пока у меня поживи, поправляйся.

Утром я снова долго спал, и когда встал, то Софрона уже не было. Я позавтракал и пошел погулять по городу. Ходил часа три, устал и пошел снова к Софрону. Его жена Лена подает мне записку: «Уезжаю в командировку дня на четыре. Если дождешься меня, то когда приеду, все сделаю, что обещал. Живи у нас, не стесняйся. Я сказал жене, и она будет рада тебе». А у меня пошли другие мысли. Если бы были у меня деньги, то мог пожить у них, но на 5 рублей, которые были у меня, я решил добраться до Улятуя, там было побольше родни. Я пошел на вокзал, обменял свое требование на билет, а Лене сказал:

— Если Софрон достанет, что обещал, то пусть вышлет почтой в Улятуй, а тебе спасибо за привет и ласку, но мне надо к родным местам.

В поезде было не очень тесно. Большинство ехали солдаты и казаки с фронта, до Оловянной ехали 12 часов. Поезд пришел вечером, я переночевал на вокзале, знакомых никого не видел. Утром пошел в почтовое отделение узнать, нет ли почтальона из Улятуя. Подхожу и вижу тарантас с колокольчиками и пару коней, значит, есть почтальон. Подождал немного, на крыльцо вышли почтальон и ямщик. Они несли почту. Я спросил:

— Вы из Улятуя?

— Да из него.

— Не подвезете ли меня хотя бы до Верхнего Шараная?

— А ты откуда и куда?

— Я улятуйский, Филиппов, с фронта домой возвращаюсь.

— А которого Филиппова? Их у нас много. Не Николая Ильича?

— Нет, мы жили за речкой рядом с Герасимом Гурулевым.

— А знаю, это ты в бегах был?

— Да, я самый.

— Ты наверно, раненый был?

— Нет, я просто болел, теперь отпустили отдохнуть на 2 месяца.

Я достал и показал им свои документы. Почтальон посмотрел и спрашивает у ямщика:

— Ну, как, дядя Паша, кони-то твои, почты сегодня немного. Я думаю, что можно взять фронтовика?

— Взять, так взять. Пусть садится.

— Спасибо, земляки,— радостно крикнул я и запрыгнул в телегу.

Поехали быстро и весело. Проехали 20 км и к обеду были уже в Верхнем Шаранае. А там надо было переправляться на пароме, и я стал спрашивать местных казаков:

— Как живет Рогалев Яков Карпович?

— Хорошо живет! Второй раз женился и от нее уже четверых детей нажил, а от первой остался один Иван, живет сейчас в Оловянной. Отец прогнал его и ничего не дал. А кто он тебе?

— Племянник родной. Ведь первая жена Рогалева была моя сестра родная Аграфена, да муж не дал ей жизни, забил.

— Знаем! Хорошая была женщина, работящая, везде успевала – и в хозяйстве дома, и в поле. Я почти рядом с ними живу, все знаю. Забил он ее, и эта жена у него ни на что не похожа, наверно, тоже скоро заколотит.

Я стал просить почтальона довезти меня до Улятуя. Думал, что племянники в Верхнем Шаранае, а их никого не оказалось. Почтальон согласился, и я с ним доехал до заимки, где жил другой зять Семен Петрович. Я слез, сердечно поблагодарил за помощь и пошел к дому. Мечтал о встрече с племянником Романом, с которым с детства были очень дружными, хотя он был неродным племянником, от первой жены Семена Петровича, но я этого в детстве не знал. В японскую войну я косил у них сено и весной тоже им помогал. Когда Роману исполнилось 12 лет, то его отец Семен Петрович почти всю хозяйственную работу свалил на него, а я помогал Роману ездить за дровами или за сеном, напилить дров. Отец же как запьет, так по неделе и по две пил, поэтому и приходилось Роману вместо него работать за взрослого мужика. А потом его взяли на службу в 16-том году, и он попал под отравление газами. Его уволили на поправку здоровья на год. В 17-том году он женился и стал полноправным хозяином, а отец его перешел на роль подручного.

Только я зашел в ограду, Роман увидел меня и сразу узнал. Выскочил навстречу и закричал своим детям:

— Степан, Илья, идите скорей, ваш дядя с фронта приехал!

Дети прибежали со двора, где они давали сено скоту, а мы уже схватились в объятия, целуемся. Подбежали парни, уже взросленькие, я их узнать не могу, перецеловал всех подряд, и мы пошли в избу. Там было еще двое: восьмилетний Вася и шестилетняя Арина. Я вижу, что хозяином в доме Роман, а Семен Петрович поздоровался, пожал руку и спросил:

— Что ты совсем пришел или на время?

— На два месяца по болезни.

— Что-то ты больно худой, не газами ли потравили, как Романа?

— Нет, я два раза переболел ангиной, в поезде всю дорогу болел.

Роман своей жене говорит:

— Ну, Фекла, давай на стол налаживай, а я пойду водки поищу.

Семен Петрович поддержал:

— Да, надо, надо!

Роман ушел, а Фекла стала собирать еду на стол, Аксинью заставили топить баню, а ребятишек отправили к Мирону Левонтьевичу и к Нине, они недалеко жили, чтобы их позвать в гости. Стал собираться народ: старухи, старики, девчата — это уж так принято, если казак на побывку или совсем с войны придет, то собираются люди, чтобы расспросить про своих. Но у меня расспрашивать не пришлось, потому что наша станица служила в Первом Читинском полку, а меня отправили в Первый Аргунский полк, и из Улятуя со мной служил один Гурулев Зиновий Лупанович. Я на второй день пошел к его матери рассказать, как мы вместе служили. Мать Зины очень обрадовалась, когда увидела меня. Я ей все рассказал и успокоил:

— Теперь уже бои кончились. Зина цел, здоров, зимой, наверно, приедет, ждите.

Она осталась очень довольна моим посещением.

А у Семена Петровича большой гулянки не состоялось, потому что Роман нашел только один литр спирта, а народу собралось много. Но мы хорошо посидели, поели, поговорили. Особенно старики расспрашивали, как же теперь без царя жить будем. Я хотя и сам толком ничего не знал, но говорил им, что будет лучше, что обмундирование и коня за свой счет справлять не будем, а будем служить на всем государственном, как и все солдаты. Старики опасались, что могут земельные наделы урезать, а я им отвечал, что землю у помещиков отберут и раздадут крестьянам. Рассказал им, как бедно живут крестьяне на Западе, у которых нет таких выпасов, как у нас, скота много держать не могут, а если есть корова и лошадь, то уже считается богачом. Это нашим старикам не понравилось.

На второй день после посещения Гурулевых я пошел к братану Мирону Левонтьевичу, вместе с его женой мы сходили на кладбище, и она показала могилу моей сестры Дарьи Николаевны, жены Семена Петровича, и могилы моих родителей. На их могилах я сильно расстроился, даже заплакал, что не пришлось мне самому их похоронить. Особенно жаль было сестру, душила обида на зятя, который загнал ее в могилу своей развратной и пьяной жизнью. Я сам видел, когда стал побольше и работал с его семьей, косил с ними сено, то он на покосе появлялся только тогда, когда метали сено, а косили мы без него: Роман, сестра Матрена, Нина и я. Еще брали двух соседок, у которых мужья были на войне с Японией. Я на всех отбивал литовки, хотя толком не умел еще, мне было 14 лет. Когда накосим копен 60 или 100, то он приедет с казачкой, с которой сожительствовал, смечем все эти копны, и он снова уедет, а мы продолжали косить. Так и загнал мою сестру в могилу, а я тосковал по ней всю жизнь.

   ‹11›   ‹12›   ‹13›   »16

На страницу автора

 
     
 
     
 

Поделиться в:

Рассылка
новостей не чаще 1 раза в месяц

В начало страницы

 
     

© Клуб ЛИИМ Корнея Композиторова,
since 2006. Москва. Все права защищены
liim.ru